Отмечу, что в Японии действует особая система, согласно которой каждый смертник может быть казнен только после личного распоряжения министра юстиции. А до тех пор пока министр на это не решится, приговоренный может практически бесконечно содержаться под стражей. Так, в настоящий момент в японских тюрьмах своей казни ожидают 107 преступников.

При этом надо понимать, что отправлять приговоренных на казнь (то есть фактически выступать в роли второго палача) – это прямая обязанность министра юстиции, и неподписание соответствующих приказов на протяжении длительного периода времени может быть приравнено к должностному преступлению. Как говорится, не хочешь казнить преступников – не иди в министры. Тем не менее, в истории страны все же было несколько глав юридического ведомства, которые именно на основании своих убеждений не подписали ни одного приказа об исполнении смертной казни. Были и те, которые пробыли в должности всего пару месяцев и просто не успели сделать то, чего на самом деле ХОТЕЛИ, но не о них речь. 

Я говорю о министре Кэйко Тиба, которая НЕ ХОТЕЛА, но сделала.

К.Тиба занимает свой пост с сентября 2009 года – ровно столько, сколько у власти находится Демократическая партия Японии. Приходя на смену проправившим более полувека либерал-демократам, нынешняя правящая партия обещала провести целый список исторических реформ, но отмена смертной казни, даже несмотря на назначение Кэйко Тибы на этот пост, в их число явно не входила. В Японии около 80% населения выступает за сохранение высшей меры, и вопрос о ее отмене в обществе ни разу серьезно не обсуждался. В феврале этого года были опубликованы результаты очередного правительственного опроса, согласно которым число сторонников смертной казни возросло до исторического максимума в 85,6%.

Месяц назад К.Тиба проиграла выборы в депутаты верхней палаты парламента и таким образом лишилась депутатского статуса. По оценкам экспертов, она должна была покинуть министерский пост уже в сентябре 2010 года, во время ожидаемой реорганизации правительства. 

Что же означают эти две смертные казни буквально в последние недели пребывания К.Тибы в должности? Реакция на февральский социологический опрос? Уступка общественному мнению после утраты доверия избирателей на прошедших парламентских выборах? Вынужденное следование букве закона, который она, как министр юстиции, в первую очередь и должна охранять? Или, может быть, незаметная трансформация ее собственных взглядов?

Никто, кроме самого министра, не знает ответа на этот вопрос. Однако считаю, что последний вариант выглядит наименее правдоподобным. 

Кэйко Тиба изъявила желание лично присутствовать на казни, объяснив это тем, что считает своим долгом «наблюдать за процессом как человек, отдавший соответствующие приказы». До нее этого не делал ни один министр. Кроме того, она объявила о создании специального совета, который должен будет внимательно изучить вопрос о смертной казни, включая возможность ее отмены. Наконец, уже в течение августа К.Тиба намерена продемонстрировать журналистам (а следовательно, и всему народу) само место, где приводятся в исполнение смертные приговоры, ранее строго засекреченное. Вы спросите – зачем? Ответ достаточно прост. В отличие от Соединенных Штатов, граждане Японии не имеют практически никакого представления о том, в каких условиях осуществляется столь поддерживаемая ими смертная казнь. Не имея перед глазами какой бы то ни было телевизионной картинки, многие японцы даже не знают, каким способом в их стране это происходит (правильный ответ: через повешение). Очевидно, что любой дискуссии об отмене смертной казни должно предшествовать хотя бы элементарное знание обсуждаемого вопроса. А оно-то у большинства японских граждан и отсутствует.

Все эти шаги намекают о сохраняющемся желании К.Тибы способствовать отмене смертной казни – но, как действующий министр, она предпочла сделать это косвенным образом. Поговаривают также, что прошедшие казни явились результатом компромисса между К.Тибой и консервативным аппаратом ее министерства, который был резко против публичного открытия помещения для казни. Оппоненты министра согласились на открытие (сигнал скорее в пользу отмены высшей меры) только при условии, что Кэйко Тиба подаст обществу и противоположный сигнал (то есть приведет в исполнение смертный приговор) – и, таким образом, государство продемонстрирует свою непредвзятость в этом вопросе. 

В заключение обозначу и свою собственную позицию. Как и Кэйко Тиба, я являюсь убежденным противником смертной казни. Честно говоря, я надеялся, что действующий министр останется верной своим принципам и уйдет в отставку с порицаемой цифрой «0» напротив своей фамилии: «0 смертных казней». Но К.Тиба выбрала другой путь. Дай Бог, если ей действительно удастся привлечь внимание общества к этой проблеме.

Не считаю уместным вступать в дискуссии по поводу смертной казни. Это то поле, в котором оппонентам вряд ли удастся найти общий язык, потому что они изначально ощущают себя в разных системах координат. Я исхожу из того, что государство ни при каких условиях не имеет права отнимать у человека жизнь и намерен и дальше оставаться при своем мнении. При этом я не испытываю практически никакой жалости к мерзавцам, совершающим преступления, за которые в Японии, в Соединенных Штатах (а до 1996 года – в России) присуждают (или присуждали) смертную казнь. Я уважаю чувства родственников их жертв, которые взывают о возмездии. Уважаю, правда, и чувства той микроскопической доли родственников, которые решаются простить даже в такой ситуации. Не думаю, что сам смог бы быть милосердным на их месте. Но при этом убежден, что государству нельзя давать лицензию на убийство. Нет сомнения, властная машина всегда эффективно справлялась с этой функцией, что почему-то нисколько не способствовало эффективному функционированию самого общества.

Удивительно, но до недавнего времени я достаточно спокойно относился к смертной казни именно в Японии. Если в России я готов был отстаивать свою непопулярную точку зрения до потери пульса, то по отношению к японской ситуации я бы не стал проявлять такого энтузиазма. Почему?

Во-первых, потому что я не приемлю насилие в любой его форме, в том числе и всё, что касается внешнего вмешательства в естественный ход истории того или иного государства. Даже несмотря на то что я прожил в Японии достаточно большое количество лет, я все-таки не считал себя вправе указывать тем, кто родился на этой земле, на то, как должно быть устроено их общество. (Теперь я все больше склоняюсь к мысли, что в условиях глобализации мир изменился настолько, что я уже имею право на озвучивание своего собственного мнения в стране, где я провожу значительную часть своей жизни. Замечу, что речь идет только о моем МНЕНИИ.)

Но есть и вторая причина – и она, на мой взгляд, и есть наиболее принципиальная. 

Я очень некомфортно чувствовал бы себя в России, если бы у нас вернули смертную казнь. Просто от той мысли, что государство располагало бы совершенно ЛЕГАЛЬНОЙ возможностью меня уничтожить. Сейчас у российского государства такой легальной возможности нет, а до 1996 года – была. Теперь же я могу быть спокоен, что если меня и посадят без суда и следствия, то у меня будет оставаться хотя бы теоретическая возможность легального отстаивания своих прав. В Японии же, даже несмотря на наличие смертной казни, я все равно спокойно хожу по улицам. И все потому, что я испытываю сравнительно более высокое доверие к японскому государству. Нет, не абсолютное доверие. Судебные ошибки, в том числе и оговоры, здесь тоже бывают, но – всё в мире относительно, и в целом я чувствую себя в Японии в некоторой безопасности. Как от бандитов, так и от государства.

Ряд сторонников смертной казни утверждают, что она почему-то особенно необходима в современной России, где население в силу своей бедности слишком ожесточено, и если не устрашить людей возможностью применения высшей меры, то они могут просто друг друга переубивать. Но с введения моратория прошло уже 14 лет – не переубивали же, в конце концов! Ведь кто-то еще жив!

Полагаю, что именно в современной России смертная казнь особенно недопустима, потому что иначе мы никогда не вырвемся из этого порочного круга взаимной ненависти, недоверия и насилия. Хотя, по моему мнению, смертная казнь – во всяком случае, в мирное время – недопустима нигде. 

Я предпочту, чтобы государство научилось эффективно обеспечивать мою личную безопасность, пока я еще жив, чем если бы оно запоздало, но метко уничтожило моего убийцу. Или, тем паче, имело бы хоть малейшее искушение уничтожить меня самого, обвинив в каком-нибудь преступлении, которого я не совершал.